Vonnegut.ru / Курт Воннегут

Мой роман «Бойня номер пять»[1] сжег школьный сторож из Дрейка, Северная Дакота, по указанию специальной школьной комиссии, и попечительский совет выступил с официальным заявлением по поводу безнравственности этой книги. Единственная грубая строка во всем романе, даже по стандартам королевы Виктории, — это слова, сказанные американским стрелком противотанкового орудия безоружному соотечественнику, ассистенту капеллана, во время сражения в Арденнах в декабре 1944 года — до сего момента самого крупного в истории поражения американского оружия (если умолчать о конфедератах[2]). Ассистент капеллана навлек на себя огонь противника.

Поэтому 16 ноября 1973 года я решил написать Чарльзу Маккарти из Дрейка, Северная Дакота, следующее:

«Дорогой м-р Маккарти, пишу вам как председателю попечительского совета города Дрейка. Я вхожу в число американских писателей, чьи книги были уничтожены в отныне прославленной топке вашей школы.

Я узнал, что некоторые жители Дрейка считают мой труд порочным, что чрезвычайно оскорбительно для меня. Я склонен думать, что книги и те, кто их пишет, воспринимаются вами как нечто нереальное. Пишу вам, чтобы показать, насколько я реален.

Хочу, чтобы вы знали также, что я и мой издатель никак не использовали отвратительную новость из Дрейка: не хлопали друг друга по плечу, гукая о том, сколько книг мы продадим благодаря событиям в Дрейке. Мы отказались от выступления по телевидению, не слали гневных писем в газеты и не давали пространных интервью журналистам — мы разозлены, нам гадко, нам больно. Ни единой копии данного письма не послано в третьи руки, это чисто личное послание от меня жителям Дрейка, которые так много сделали, чтобы очернить мою репутацию перед собственными детьми и потом перед всем миром. Хватит ли вам мужества и обыкновенной порядочности показать письмо жителям Дрейка или оно тоже осуждено на сожжение в вашей топке?

Насколько можно судить по информации, полученной мной из газет и передач телевидения, вы считаете меня и некоторых других писателей пустомелями, которые только и делают, что загребают деньги и отравляют умы молодых читателей. В действительности я высок, крепкого сложения, мне пятьдесят один год, в детстве много работал на ферме, неплохо владею столярными инструментами, вырастил шестерых детей, троих собственных, троих приемных. Все они нашли свое место в жизни, двое стали фермерами. Я ветеран второй мировой войны, служил в пехоте, награжден «Пурпурным сердцем»[3]. Все, что у меня есть, я заработал тяжелым трудом. В тюрьме не был, под судом и следствием не состоял. Мне никогда не боялись доверять молодые умы, в свою очередь, молодые умы всегда доверяли мне, я преподавал в Гарвардском университете и в Сити-колледже. Каждый год я получаю, по крайней мере, дюжину приглашений из колледжей и школ выступить на их актовом дне. Возможно, из всех ныне живущих американских писателей я самый читаемый в школах.

Когда бы вы соизволили прочесть мои книги, как делает это каждый образованный человек, вы бы узнали, что я не проповедую какие-либо дикости; мои книги просят людей быть добрее и ответственнее, ибо люди так часто не правы. Признаю, что многие мои персонажи говорят грубо. Потому что в реальной жизни люди говорят грубо, и наши, даже самые оберегаемые, дети знают это. И мы знаем тоже, что эти слова не приносят им особого вреда, как не принесли нам, когда мы были детьми; нас ранили зло и ложь.

Даже после всего сказанного мной уверен, что вы готовы мне возразить: «Да, да, но за нами по-прежнему остается право и ответственность решать, какие книги читать нашим детям». Все это, конечно, так. Но примите и то, что если вы осуществляете это право и несете эту ответственность невежественно, без разбора, люди имеют право назвать вас дураками. Даже дети имеют право назвать вас так.

Из газет я узнал, что люди Дрейка глубоко удивлены столь громким откликом всей страны на то, что вы сделали. Что ж, теперь вам известно: Дрейк тоже относится к американской цивилизации, страна не позволит вам обращаться столь варварски с ее культурой. Возможно, все это поможет вам понять, что книги — святое для всех свободных людей, и на это есть важные причины: люди воевали с теми, кто ненавидел и сжигал книги.

Если вы и ваш совет готовы доказать, что действительно обладаете достаточной умудренностью и зрелостью, чтобы осуществлять власть над образованием своих детей, вы обязаны признать, что преподали отвратительный урок юным о том, что есть наше демократическое общество, когда отвергли и затем сожгли книги — книги, которые вы даже не читали. Вы также должны позволить вашим детям ознакомиться с различными видами мнений и информации, чтобы как можно лучше подготовить их к необходимости принимать решения и выживать.

Еще раз: вы меня оскорбили, я гражданин, я реален».

Так я писал семь лет назад и до сих пор не получил ответа. Сейчас, когда я это пишу, сидя за рабочим столом в Нью-Йорке, из школьных библиотек Левиттауна, в пятидесяти милях отсюда, вновь изымают «Бойню номер пять». Легальная война, начатая несколько лет назад, идет полным ходом. Попечительский совет, о котором идет речь, нанял юристов, готовых не на жизнь, а на смерть атаковать Первую поправку к конституции[4]. В стране всегда найдутся юристы, готовые атаковать Первую поправку, словно она не более чем пункт в договоре об аренде, заключенном с мошенником-домовладельцем.

24 марта 1976 года, когда был начат данный судебный процесс, я прокомментировал это событие передовой статьей в газете «Нью-Йорк таймс», лонг-айлендское издание, в таком духе:

«...Трусость — устраивать шоу из атаки на то, что выше твоего понимания — все равно что Георгий Победоносец, атакующий постельное покрывало или часы с кукушкой. Но именно такие Георгии Победоносцы постоянно выбираются или назначаются в школьные комиссии. Они откровенно кичатся невежеством, как бы отмечая свое двухсотлетие[5], хвастая, как некоторые в Левиттауне, что так и есть — они не читали книг, которые запретили...

...Вот мое предложение, как покончить с запретами на книги в этой стране раз и навсегда. Каждого кандидата в школьную комиссию тащить к детектору лжи и задавать такой вопрос: «Читал ли ты книгу от начала до конца с тех пор, как окончил школу?» Или «Читал ли ты книгу от начала до конца, когда учился в школе?»

Если правдивый ответ будет «нет», тогда кандидату вежливо говорят, что он не может быть членом школьной комиссии и не имеет права вякать по поводу книг, и как они доводят бедных детей...»

В детстве во время летних каникул я обычно работал в центральном магазине компании «Воннегут. Скобяные изделия», водил грузовой лифт, упаковывал коробки в цехе сортировки и так далее. Мне нравились наши товары. Все так честно и практично.

Совсем недавно я вдруг обнаружил, какое важное место в моей жизни занимают скобяные изделия, когда некая Гунилла Боётиус из «Афтонбладет», шведская газета, предложила мне тысячу крон за короткое эссе на тему: «Когда я лишился наивности?»

9 мая 1980 года я написал ответ:

«Дорогая Гунилла Боётиус, спасибо вам за письмо от 25 апреля, полученное мной лишь сегодня утром.

Во время Великой депрессии, когда я близко познакомился со своей семьей, я узнал, что единственной ее религией была неиссякаемая вера в то, что технический прогресс излечивает любые формы человеческой неудовлетворенности. Она оказалась ничем не хуже всех прочих религий, тем более что одному из ответвлений нашей семьи принадлежал самый большой в Индианаполисе, штат Индиана, магазин скобяных изделий. Я до сих пор с трудом могу принять, что был не прав тогда, обожая эти хитрые механизмы и химические смеси на прилавках магазина; и сейчас, когда я хочу уединиться, я захожу в какой-нибудь магазин скобяных изделий и размышляю. Я ничего не покупаю, но молоток — по-прежнему мой Христос, а разводная пила — Дева Мария.

Но я понял, как непрочна может быть эта религия, когда атомная бомба упала на Хиросиму. Дату события вы найдете почти в любом хорошем справочном издании. Как прочна была моя наивность? Всего шесть месяцев до этого я был пленным американским солдатом, был в Дрездене, когда он сгорел дотла, и видел огненный шторм, преднамеренно вызванный человеком. Но все еще хранил наивность. Почему? Потому что технология огненного шторма была мне знакома и понятна до мелочей. Поэтому я легко представил, как те же упорство и изобретательность людей после войны можно использовать на благо человечества, в чем я тоже приму участие. В бомбах и аэропланах не было ничего такого, чего не увидишь в магазине скобяных изделий.

Что касается огня: каждый знает, что делают с нежеланным огнем. На огонь льют воду.

Но бомбежка Хиросимы обнаружила слабое место в религии технического прогресса, слабые места есть в каждой религии мира. Спорю на тысячу крон, которые вы предложили за эту статью, что все истории потерянной наивности будут не о том, как прекрасна человеческая душа, но как больна она может быть.

Как больна была душа, вспыхнувшая над Хиросимой? Я отрицаю, что то была только американская душа, то была душа любой высокоразвитой нации земли, в войне или в мире. Как больна она была? Она была так больна, что ей не хотелось жить. Иначе зачем создала эту физику, основанную на кошмаре, и вложила в руки политиканов планету, настолько «дестабилизированную», говоря языком ЦРУ, что малейший приступ глупости может легко гарантировать конец света?

Говорят, потеря наивности — хорошо. Хотя я не читаю свои романы, думаю все же, что они говорят о том же. Хорошо, ибо я знаю, что происходит вокруг меня, могу планировать более тщательно, лучше защититься от случайностей. Правда, мой оптимизм упал, поэтому я, возможно, не так силен, как прежде. После Хиросимы я повысил свои амперы, потерял вольты, а количество ватт остается прежним.

Ужасно, поверьте, осознавать, что, может быть, большинство людей вокруг тебя, уставшие служить машинам, находят жизнь столь изнурительной и безнадежной, что не будут очень возражать, даже если у них есть дети, когда жизнь погасят, как электрический свет, который так легко выключается. Много ли ваших читателей не согласятся со мной, что фильм «Доктор Стрейнджлав»[6] был так популярен лишь благодаря своей концовке?»

...В доме Воннегутов с хозяином — безработным архитектором[7], напротив в доме Голдстайнов, где жил банковский банкрот, было много книг. На счастье, дети Голдстайнов и я, а также дети Марксов, жившие через три дома, чей отец вскоре умер, все умели читать так же легко, как есть шоколадное мороженое. Таким образом, в самом нежном возрасте, в полной тишине, никого не беспокоя, мы проводили время за книгами — такие чудесные дети; нас согревали и учили человеческие умы, которые были более спокойными, терпеливыми, забавными и бесстрашными воспитателями, чем могли позволить себе наши родители.

Годы спустя, 1 октября 1976 года, на открытии библиотеки в Коннектикутском колледже, Новый Лондон, я воздал хвалу чтению:

«...Я родился вчерашним утром, когда только рассвело, сейчас полдень, а мне за пятьдесят. Я еще ребенок, но я писатель и открываю библиотеку, странно...

Черт возьми, писатель — разве это не прекрасно. Они размышляют и не хранят в себе размышлений, а наживают мигрени и язвы, разрушают печени и свои семейные жизни, стараясь изо всех сил показать, рассказать.

Однажды я узнал, как стать мыслителем иного рода, мыслителем, который не показывает, не рассказывает. За восемьдесят долларов Махариши Махеши Йога показал, как это делается.

Махариши Махеши Йога дал мне мантру — слово-чепуха, которое мне полагалось повторять и повторять про себя, погружаясь глубже и глубже в свою мысль. Я обещал не выдавать мою мантру. Это было: Айя-иим.

Сейчас покажу. (Входит в транс). Айя-иим, айя-иим, айя-иим... (Выходит из транса.) Где я? Мне все еще за пятьдесят? Или за восемьдесят? Я не удивлюсь, если так.

Ладно, то был социально бесполезный способ размышления. Мне кажется, что я немного отдохнул, но я не вижу, каким образом это может пригодиться кому-нибудь здесь, в Новом Лондоне, или где-нибудь еще.

Теперь социально полезный способ размышления, который наполняет это благородное здание. Когда размышляют писатели, они не берут пустые, ничего не значащие мантры, и не повторяют их снова и снова про себя. Они берут мантры сильные, острые, полные шума и ярости жизни, и с помощью мантр вытягивают из себя самое существенное.

Я дам вам несколько примеров:

«Война и мир»

«Происхождение видов»

«Илиада»

«Падение Римской империи»

«Критика чистого разума»

«Мадам Бовари»

«Жизнь на Миссисипи»

«Ромео и Джульетта»

«Алый знак доблести»

Я бы хотел, чтобы под рукой был ваш каталог, я называл бы и называл литературные мантры, которые изменили наш мир к лучшему.

Читая работы интереснейших в истории человечества умов, мы размышляем своим и их умом.

Для меня — это чудо.

Девиз этой библиотеки — девиз всех мыслителей всех времен: «Соблюдайте тишину».

И потому заканчиваю свою речь.

Спасибо за внимание».

Перевел с английского: Владимир Симонов
Опубликовано в журнале: Ровесник, 1982, №11.

«Я родился вчерашним утром»

Курт Воннегут