"Хороший ли писатель Курт Воннегут?"

       

 Хороший ли писатель Курт Воннегут?
Если судить по советским меркам семидесятых годов -- гениальный; если верить
такому авторитетному зануде, как Гор Видал, - наоборот. Приложив когда-то
собрата по перу ядовитым mot "Воннегут сильно выигрывает в переводе", Видал
заронил искру сомнения в умы даже самых верных адептов создателя Килгора Траута.

В самом деле, у Воннегута в советские времена переводчица была без преувеличения
гениальная -- Рита Райт-Ковалева. К тому же перевод тогда был занятием куда
более изысканным, это сейчас перевод -- скромный способ заработать на хлеб... А
в совке получить хоть какую-нибудь работу в этой области было нелегко, а уж для
того, чтоб тебе достался не прогрессивный зимбабвийский автор, а знаменитость
класса Воннегута, требовалось быть звездой профессии. Вот Райт-Ковалева и была.

Две недавно вышедшие книги Воннегута -- "Галапагос" и "Времятрясение" --
переведены умельцами нового поколения. Что ж, в этом деле, как в любом другом,
новые похожи на старых, только хуже. Нет, оба перевода -- и "Галапагоса",
который получше, и "Времятрясения", поплоше, - почти не вопиющие. Но удручающие
мелочи есть и в том и в другом. К примеру, во "Времятрясении" возникает побочный
персонаж, джентльмен по имени Фиб Херти. Фиб - Phoebe, по логике переводчиков,
это Феб. Что неверно: имя это принадлежит женщине. Неведение было бы
простительным, если бы самый знаменитый роман Воннегута "Завтрак для чемпионов",
в переводе все той же Райт-Ковалевой, автор не посвятил бы "памяти Фиби Хэрти,
которая утешала меня в годы Великой депрессии". Не худо бы переводчикам хоть
слегка узнать контекст.

Другой загадочный ляпсус - имя сына воннегутовского alter ego, писателя Килгора
Траута. Тут "наложили", если воспользоваться спортивно-музыкальным термином,
интерпретаторы "Галапагоса". К концу романа читателю открывается, что этого
самого сына зовут Лев, Лев Траут. "Что за черт? - недоумевал, например, я.- Он
что же, русский? Или, может, еврей? И автор ничего про такое пикантное
обстоятельство не написал?.." Недоумение счастливо разрешилось, когда я открыл
"Времятрясение" - Траута-младшего здесь зовут Leon. Все стало понятно, кроме
одного: зачем нарушать простое правило русского языка, указывающее, что
иностранные имена не переводятся, а транскрибируются?

Но довольно о переводах. Что сами романы?

В "Галапагосе" рассказывается, с точки зрения призрака упомянутого Леона Траута,
история последних дней современной цивилизации, какой она видится спустя миллион
лет после происшедшего. После всемирной катастрофы в живых остается горстка
людей, которые высаживаются на один из островов архипелага Галапагос. Где живут,
мутируют и превращаются в некое подобие мыслящих рыб. Главное отличие бедолаг,
которым повезло, от нас состоит в том, что они живут и мыслят намного проще:
главным врагом человечества, по Воннегуту, являются слишком большие мозги, коими
наделены современные люди.

Всерьез с этим спорить едва ли возможно -- и мысль-то справедливая, и изложена в
легком, бойком, желчном и мрачном воннегутовском стиле, который сам писатель
называет "телеграфно-шизофреническим". Но мировоззрение - вещь интимная, вроде
трусов, и что уж особо обсуждать, у кого какое исподнее. Удивительней другое -
Курт Воннегут родился в 1922 году, и по темпераменту и серьезности отношения к
жизни он вовсе не безалаберный и циничный хиппарь (каким он виделся нам, олухам
семидесятых). Он, скорее, близок к русским писателям поколения ветеранов войны,
таким, как Александр Солженицын (р. 1918) или Виктор Астафьев (р. 1924).

Именно теперешние, поздние публикации Воннегута заставляют вспомнить
заветревший, как сыр, тезис о примате содержания над формой. Конечно, бодрящего
впечатления новизны, которое оставляли ранние, культовые вещи Воннегута, уже не
вернуть. Но внятность и радикальность требований, предъявляемых автором к
мирозданию, впечатляет по-прежнему. К отрывистой, ухмыляющейся манере мы,
допустим, привыкли, но к радикальной критике мироздания -- поди-ка, привыкни. "Я
-- максималист и зануда, поэтому и пишу так хорошо" -- эти слова Воннегута
вполне применимы и к Солженицыну, да только нельзя себе и представить, чтобы наш
пророк сподобился обратить на себя хоть сколько-нибудь иронии.

Писательское долголетие Воннегута сказывается в том, что он по-прежнему способен
придумывать фантастические сюжеты и развивать их без того надрывного оттенка
мономании, который свойствен большинству произведений этого жанра. Во
"Времятрясении" речь идет о временном катаклизме, который отбросил вселенную на
десять лет назад и заставил человечество прожить еще раз время с 1991-го по 2001
год -- причем каждый должен был в точности повторить все действия, которые он
совершал. А потом случилась беда: люди не знали, что им делать, поскольку
"свобода воли опять взяла всех за жабры".

Насчет жабер -- это вольности перевода, никакой связи с романом "Галапагос" тут
нет, кроме одной -- главным героем "Времятрясения" является писатель Килгор
Траут. Те, кто его помнит и любит, не разочаруются: старик все так же мудр, все
так же прозорлив и все такой же маргинал. Теперь он стал восьмидесятичетырехлетним нью-йоркским бомжом. Однако именно Килгор Траут, как и положено настоящему писателю, выдумал мантру, спасшую человечество от депрессии и апатии.

Предсказывать новый взрыв юного энтузиазма по отношению к Курту Воннегуту я не
осмеливаюсь. Но хотелось бы мне его спровоцировать! И в порядке осуществления
этого желания вот список действующих лиц пьесы Килгора Траута о свадьбе, которая
называется "Старый сморщенный слуга семьи".

"Невеста -- Мирабиле Дикту, девственница. Жених -- Флагранте Деликто,
бессердечный бабник. Сотто Воче -- гость, стоящий с краю, тихо обращается к
своему соседу: 'Я не люблю мучиться с этими свадьбами. Я просто нахожу женщину,
которая меня ненавидит, и даю ей дом'. Почтенного старого слугу семьи, плачущего
горючими слезами за пальмой в кадке, зовут Скротум".

Привожу перевод для тех, кто по случайности подзабыл латынь: mirabile dictu --
сплошное удовольствие; in flagarante delicto -- с поличным; sotto voce -- тихим
голосом; scrotum -- мошонка. Пьеска, кажется, покруче акунинской "Чайки".

"КоммерсантЪ ", №195 за 18 октября 2000 г.