Вечеринка века
cто лет со дня рождения Курта Воннегута
Филолог быстро привыкает к тому, что его отношения с литературой по большей части остаются платоническими. Словно несмелый влюблённый, вздыхающий над каждым пустяком, к которому прикасалась возлюбленная, умилённо сгребающий под подушку всякую жизненную шелуху – билетики на трамвай, оборванные гадальные ромашки, заколки-невидимки, восторженный литературовед так же готов довольствоваться малым: газетной заметкой, строчкой в воспоминаниях какой-нибудь безвестной дамы, полураскрошившимся клочком потемневшей бумаги, на котором рука великого человека однажды по чистой случайности оставила слабочитаемый карандашный след. Многие из нас даже толком не знают, как выглядели наши герои – писатели, жившие двести, пятьсот, тысячу лет назад. Мы воспитываем в себе особый литературоведческий мистицизм, который позволяет нам верить в диалог двух душ, разделённых столетиями, но во всём понимающих одна другую; начинаем видеть сны, в которых нас на машине времени отправляют в XIX век на китобойное судно и «с козлиным пергаментом» приставляют к будущему гению. И всё же подобные увлекательные переживания ничто по сравнению с тем потрясением, которое испытывает исследователь, включая запись какого-то не такого уж и стародавнего, вполне себе цветного телеэфира на YouTube и видя там его – своего героя, совершенно живого, а не застывшего на портрете или натянуто улыбающегося на фотографии. Такая близость – почти предельная, но всё же не окончательная – ошарашивает, пожалуй, даже больше, чем личное знакомство.Столетие со дня рождения Курта Воннегута, одного из любимейших в мире писателей второй половины XX века, – очень своеобразное событие. Многие помнят его живым, многие – молодым, некоторые даже – без усов и взлохмаченных кудрей, а между тем ему уже сто лет, и юбилей этот отмечается не в духе вечеринки с тортом, а в торжественной обстановке почтения к классику. И в то же время вот он – прокуренно хохочет или, наоборот, с серьёзным видом читает лекцию о видах сюжетов, чертит на доске графики, то и дело прокашливается, запускает руку в густую шевелюру – а хохочет зал, то и дело срывается на аплодисменты. Вот стоит рядом со своей знаменитой русской переводчицей Ритой Райт-Ковалёвой – и сразу понятно, почему при первой встрече с ним её так поразили его рост и элегантный вид. Вот улыбается – и становится заметнее его обаятельная раскосость. Вот сидит на крыльце своего дома на полуострове Кейп-Код, странного дома с рассеянными по саду мраморными изваяниями, в котором он 20 лет прожил со своей большой семьёй.Рита Райт-Ковалёва проницательно указывала на то, что идея большой семьи вообще была одной из самых важных для него. Возможно, в первую очередь потому, что ему довелось пережить множество семейных трагедий: самоубийство матери, не перенёсшей ухудшения положения дел в их некогда зажиточной и уважаемой семье (с одной стороны, Великая депрессия, с другой – неприязнь к немцам, которая после Первой мировой войны росла в американском обществе; отец Воннегута – архитектор немецкого происхождения, который, по словам писателя, построил Индианаполис, – во время Великой депрессии потерял и работу, и былой почёт), смерть любимой сестры Алисы, для которой, как признавался Воннегут, он и писал все свои книги. За два дня до смерти Алисы в железнодорожной катастрофе погиб её муж, и Воннегут усыновил их троих детей. Так и получалось, что личные потери парадоксальным образом вели к разрастанию семьи Воннегута: трое родных детей, трое усыновлённых племянников, приёмная дочь, которая появилась у Воннегута, когда он женился во второй раз и у жены случился выкидыш, и всё шире, шире. «Я – брат всех писателей», – говорил Воннегут. Он придумал карассы – огромные семьи, объединённые общей судьбой, общим смыслом существования. Пережив бомбардировку Дрездена в подвале скотобойни (на этот пугающе безупречный парадокс в обязательном порядке обращают внимание все, кто пишет о Воннегуте, но воображение он поражает по-прежнему), Воннегут написал о войне так, что его книга «Бойня № 5, или Крестовый поход детей» дала голос целому поколению. В Дрездене в Германии Воннегут был на родине предков – и прятался от американских бомб, а когда он помогал разбирать горы трупов, немецкие мальчишки швыряли в него, американца, камнями. Вот уж где он должен был почувствовать себя оторванным от всякой «семьи», от всякой привычной общности. Но именно этот опыт потом позволил ему создать текст, объединивший десятки тысяч людей.Воннегут – автор, что называется, неровный. Он очень долго шёл к писательскому успеху, очень долго публиковал откровенно неудачные вещи. Его первая жена, Джейн, на которой Воннегут собирался жениться ещё до войны и которая чуть было не вышла замуж за другого, разбиралась в литературе и очень верила в талант мужа, но в конце концов его нескончаемые неудачи заставили и её пасть духом. Книги Воннегута выходили дешёвыми изданиями в аляповатых обложках и продавались в киосках на железнодорожных станциях. «Колыбель для кошки», которую теперь уже ставят чуть ли не так же высоко, как главный роман Воннегута, была практически не замечена. Даже после того, как на всю страну прогремела «Бойня № 5…», ставшая настоящим манифестом для протестующих против войны во Вьетнаме, критики по-прежнему недолюбливали Воннегута, и дальнейшее его творчество не дало им повода переменить о нём мнение. Его язык называли примитивным, стиль повествования – шутовским и чересчур путаным; Воннегут, казалось им, не настоящий писатель, не художник слова, а всего лишь легковесный остроумец, эдакий стендапер на бумаге. Научная фантастика тоже в те времена – да и до сих пор – заставляла высоколобых критиков кривиться с насмешливой снисходительностью. А для Воннегута научная фантастика была важнейшим приёмом.Почему? Потому что Воннегут при всём своём юмористическом амплуа (подчёркивал он его, откровенно подражая в причёске и стиле своему любимому Марку Твену, в честь которого, кстати, назвал сына) постоянно задавался очень несмешными вопросами о судьбе человечества. А когда писателя человечество в целом интересует больше, чем человек отдельный, он обращается к очень древним формам. Научная фантастика – это, по сути, не столько литература, сколько литературное воплощение эксперимента. А что может быть древнее человеческой тяги к экспериментированию? Именно поэтому научная фантастика – направление только внешне молодое. Утопия, появившаяся уже в древнегреческой литературе, – явление того же порядка и, в сущности, той же природы. Расцвет утопий и в особенности антиутопий в XX веке – следствие ошеломлявшей новизны, беспрецедентности всего тогда происходившего. Именно так определял свою научную фантастику сам Воннегут, сравнивавший себя со своим братом Бернардом – знаменитым учёным-химиком и метеорологом: мол, брат как учёный ставит эксперименты в лаборатории (Воннегут с неизменной, несколько насмешливой почтительностью подчёркивал, что брат «думает об облаках»), а я – на бумаге. Воннегут до войны тоже пытался выучиться на химика, но быстро осознал, что научной карьеры в этой области ему не видать – совсем не тот темперамент. В другой области – антропологии – всё тоже складывалось отнюдь не гладко. Воннегут работал над диссертацией о Пляске духов – религиозном движении, сыгравшем большую роль в истории индейцев в конце XIX века, но ему никак не удавалось написать её так, чтобы удовлетворить университетскую комиссию. В результате на то, что степень по антропологии он всё-таки получил, повлияла главным образом публикация «Колыбели для кошки» – этой утопии и антиутопии в одном флаконе, этого трактата по антропологии, запрятанного в научно-фантастический футляр. Показательно, не правда ли?Открывая сборник писем Воннегута, видишь множество писем, наполненных глубокой нежностью по отношению к адресатам. Интерес к человечеству у Воннегута, по всей видимости, был связан главным образом с глубоким недовольством им. И при этом невозможно не почувствовать, как важна была для этого непростого, зачастую эгоистичного, зачастую резкого и попросту невыносимого человека любовь. Во всяком случае, потребность в любви. Долистывая сборник до конца, видишь письма, написанные в 2006 году, в 2007 году, незадолго до смерти. Ясно, что Воннегут вполне мог бы отправлять их уже и по электронной почте. Но он до конца чурался компьютеров и всё писал своей рукой, полупечатными скачущими буквами, а в конце письма иной раз рисовал ставший знаменитым автопортрет: огромный острый нос, кудлатая голова, свисающая с губы сигарета. Этот образ красуется на заглавной странице сайта музея Воннегута в Индианаполисе – сайта очень яркого, почти кричащего. А на самой верхней строчке щёлкают секунды, минуты, дни – это обратный отсчёт до «вечеринки века», как это назвали сами сотрудники музея. Вряд ли у вас возникает вопрос, в честь чего будет эта вечеринка. Так, может, я ошиблась насчёт атмосферы почтения перед классиком и торт всё-таки будет? Думаю, Воннегут точно был бы не против.
