Vonnegut.ru / Курт Воннегут

Курт Воннегут,1995 г.

Речь Курта Воннегута, прочитанная в 1995 году на вручении ему премии "гуманист года".
(Оригинал текста находится здесь: www.vonnegutweb.com/archives/arc_humanist.html )

Обладатель звания «Гуманист года 92», почётный президент Американской Гуманистической Ассоциации, Курт Воннегут слову «гуманизм» придаёт множество значений. 1 мая 1996 года в Портленде, штат Орегон, Воннегут снова получил титул «Гуманист года». Нижеследующий текст – это торжественная речь писателя.

В своё время я был бойскаутом. Девиз бойскаутов, как вы знаете, - «Будь готов». Так что несколько лет назад я написал речь, которая была предназначена для прочтения на церемонии вручения мне Нобелевской премии по литературе, если бы такая вдруг состоялась.

Она была длиной всего в восемь слов. Я думаю, что лучше будет использовать их здесь. Ну, как говорится, «скажи или замолкни навсегда».

Вот моя речь: «Это из-за вас я стал таким дряхлым стариком».

Я думаю, сегодня я заслужил эту великую честь, потому что продержался так долго. Я посмею сказать о гуманизме то же, что Линден Джонсон сказал о политике. Он сказал: «Политика – это несложно. Ты просто держишь нос по ветру и ходишь на похороны».

Вы уж извините, что я не торжествую по поводу награды. Я здесь только за компанию с вами, а не из-за каких-то наград.

Николас Мюррей Батлер, последний президент Университета Коламбии, по словам Х. Л. Менкена, получил больше почётных степеней медалей и всего такого прочего, чем кто-либо на планете. Менкен заметил, что всё, что осталось сделать – это завернуть его в лист золота и полировать до тех пор, пока солнце не ослепит само себя.

Сегодня не первый раз, когда меня обвиняют в том, что я гуманист. Лет 25 назад, когда я преподавал в Университете Айовы, студент внезапно сказал мне: «Я слышал, вы – гуманист».

А я ответил: «Да? А кто такой гуманист?»

На что он сказал: «Это то, что я спрашиваю у вас. Разве вам не платят деньги за то, чтобы отвечать на такие вопросы?»

Я заметил, что моё жалованье было достаточно скромным. А потом я назвал ему имена профессоров, которые делали намного большие деньги, чем делал я, и которые, кроме всего прочего, были докторами философских наук, кем я не являлся, и, чёрт возьми, не являюсь сейчас.

Но это обвинение застряло у меня в горле. И пока я пытался его откашлять, чтобы взглянуть на него повнимательней, я вдруг подумал, а что если гуманист – это кто-то, кто сходит с ума по людям, кто – как Уилл Роджерс – ни разу не встретил кого-то, кто ему не понравился.

Это описание ко мне не подходило.

Зато подходило к моей собаке. Пса звали Сэнди, хотя он не был шотландцем. Он был венгерской овчаркой с лохматым лицом. Я – немец с лохматым лицом.

Я повёл Сэнди в маленький зоопарк в городе Айова. Я думал, ему будет приятно поглазеть на буйволов, койотов, енотов, опоссумов, лис, волков – на всю эту диковинную живность. Сэнди – предполагал я – насладится новыми запахами, исходившими от этих животных; особенно от буйвола, в его случае вонь стоит убийственная.

Однако все, кому Сэнди уделил внимание, были люди! Его хвост вилял всё время, что мы там пробыли. Как человек выглядел, и чем от него пахло – всё это для Сэнди не имело никакого значения. Это мог быть ребёнок. Это мог быть пьяница, который ненавидит собак. Это могла быть обворожительная как Мерлин Монро молодая женщина. Это мог быть Гитлер. Это могла быть Элеонор Рузвельт. Кто бы это ни был, Сэнди вилял хвостом.

Я дисквалифицировал его как гуманиста, после того как прочёл в Энциклопедии «Британника», что гуманисты черпают вдохновение из Древней Греции Рима и эпохи Возрождения. Никакая собака, ни Рин-Тин-Тин, ни даже Лэсси никогда не были гуманистами.

Кроме того, я выяснил, что гуманисты были поразительно постоянны в своих интересах и своем энтузиазме. Они, так сказать, не пытались смешивать в своих уравнениях Бога Всемогущего и то, что можно увидеть, услышать, почувствовать, обонять и попробовать на вкус здесь и сейчас. Сэнди же беззастенчиво поклонялся не только мне, но просто напросто любой персоне, как будто он или она были создателями вселенной и могли ей управлять.
Просто он был слишком глуп, чтобы быть гуманистом.

Сэр Исаак Ньютон, однако, полагал, что Бога Всемогущего имеет смысл воспринимать вместе со всем остальным происходящим в мире. Я не верю, что Бенджамин Франклин думал также. Чарльз Дарвин притворялся, что он так думает из-за своего положения в обществе. Но он был счастлив расстаться с этим притворством после своей поездки на Галапагосы. Это было всего 150 лет назад.

Раз уж я упомянул Франклина, позволю себе сделать небольшое отступление и прояснить кое-что. Он был Франкмасоном, как были Вольтер, Фредерик Великий, а также Джефферсон и Мэдисон.

Большинству из нас здесь, наверное, было бы приятно узнать, что такие великие деятели являются нашими духовными предками. Однако почему нельзя назвать таковыми эту компанию Франкмасонов?
Может кто-нибудь после этого выступления, если вы, конечно, не возражаете, сказать мне, что не так с Франкмасонством?
Вот как я это понимаю: Во времена Франклина, как и во времена Вольтера быть Франкмасоном значило быть антикатоликом. Причастие к Франкмасонству означало отлучение от Римской Католической Церкви.

Католическое население этой страны росло очень быстро и быть антикатоликом в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне – по крайней мере, значило политическое самоубийство. Как, впрочем, и бизнес-самоубийство.
Никто из моих настоящих кровных и генетических предков в этой стране – все иммигранты из Германии – не был, насколько я знаю, Франкмасоном, и я являюсь представителем четвёртого поколения Воннегутов, родившихся здесь. Однако перед Первой мировой войной многие из них были активными членами весьма уважаемых, но не Бог весть каких серьёзных организаций, вроде той, что называлась «Вольнодумцы».

В этой комнате наверняка найдётся пара американцев, которые до сих пор называют себя так.

Но «Вольнодумцы» больше не существует как организация в общепринятом смысле. Она исчезла потому, что по большей части состояла из американских немцев. И большинство американских немцев предусмотрительно решили, что во время Первой мировой войны будет целесообразно избавиться от всего, что могло отделить американских немцев от остального населения. Многие «Вольнодумцы» были ещё и немецкими евреями.

Мой прадед Клеменс Воннегут, торговец-иммигрант из Мюнстера, стал «Вольнодумцем» после того, как прочёл Дарвина. В Индианаполисе есть школа, названная в его честь. Он был главой тамошнего школьного совета в течение многих лет.

Поэтому гуманизм, который я представляю, наследником которого я являюсь, вырос не из Ренессанса или идеализированных дохристианских Греции и Рима. Он вырос из последних научных открытий, на них основывается мой метод поиска истины.

Я в свое время пытался стать биохимиком, как пытался наш дорогой и безвременно ушедший брат Айзек Азимов. Он стал биохимиком, а у меня не было шансов. Он был умнее меня, мы оба это знали. Он теперь на небесах.
Мои родные дед и отец были архитекторами. Они перестраивали реальность Индианаполиса с помощью тщательно измеренного количества материалов, чьё существование, в отличие от того же самого Бога Всемогущего, не могло быть поставлено под сомнение: дерево и сталь, песок и камень, медь, кирпичи.
Мой единственный оставшийся в живых брат доктор Бернард Воннегут старше меня на восемь лет. Он физик-химик, и он всё думает и думает об электрических зарядах в грозовых облаках.

Сейчас моему старшему брату, как и Айзеку Азимову в конце его жизни, приходится признавать, что плоды науки, попав в руки правительств, превратились в жестокие и бессмысленные инструменты уничтожения. Даже более жестокие, чем те, что использовала испанская инквизиция, Чингиз Хан, Иван Грозный и кое-кто из сбрендивших императоров Рима. Не исключая Элагабала.

В его банкетном зале стоял железный бык, пустой внутри, с дверью, чтобы можно было попасть внутрь. Во рту быка было отверстие, чтобы оттуда мог выходить звук. Он запирал внутри быка людей, а потом разжигал костёр под его животом. Таким образом, гости могли развлечься звуками, которые издавал бык.

Мы, современные люди, жарим людей заживо, отрываем им руки и ноги, или что угодно, используя самолёты или ракетные установки, или корабли, или артиллеристские батареи и не слышим их криков.
Когда я был маленьким мальчиком в Индианаполисе, я был благодарен современности за то, что больше нет камер пыток, железных дев, испанских сапог и так далее. Но их сегодня ещё больше, чем было в Риме и во времена Средневековья. Не в этой стране, но где-то ещё, обычно, в странах, которых мы называем своими друзьями. Спросите организацию «Human Rights Watch»! Спросите «Amnesty International», если этого недостаточно. Не спрашивайте Государственный департамент США.

Ужасы тех камер пыток – их способы убеждения – были серьёзно усовершенствованны, как военные инструменты были усовершенствованны с помощью науки: распространения электричества, детальное знание особенностей человеческой нервной системы и так далее.

Напалм, между прочим, это подарок цивилизации от химического факультета Гарвардского университета.

Так что наука пока – ещё один рукотворный бог, перед которым я, если только не пребываю в ироническом, сатирическом или «памфлетном» настроении, преклоняться не собираюсь.

Англо-русский перевод - waltergun, 2007 г.



	Почему моя собака - не гуманист.
	Курт Воннегут,1995 г. Речь Курта Воннегута, прочитанная в 1995 году на вручении ему премии "гуманист года". (Оригинал текста находится здесь: www.vonnegutweb.com/archives/arc_humanist.html ) Обладатель звания «Гуманист года 92», почётный президент Американской Гуманистической Ассоциации, Курт Воннегут слову «гуманизм» придаёт множество значений. 1 мая 1996 года в Портленде, штат Орегон, Воннегут снова получил титул «Гуманист года». Нижеследующий текст – это торжественная речь писателя. В своё время я был бойскаутом. Девиз бойскаутов, как вы знаете, - «Будь готов». Так что несколько лет назад я написал речь, которая была предназначена для прочтения на церемонии вручения мне Нобелевской премии по литературе, если бы такая вдруг состоялась. Она была длиной всего в восемь слов. Я думаю, что лучше будет использовать их здесь. Ну, как говорится, «скажи или замолкни навсегда». Вот моя речь: «Это из-за вас я стал таким дряхлым стариком». Я думаю, сегодня я заслужил эту великую честь, потому что продержался так долго. Я посмею сказать о гуманизме то же, что Линден Джонсон сказал о политике. Он сказал: «Политика – это несложно. Ты просто держишь нос по ветру и ходишь на похороны». Вы уж извините, что я не торжествую по поводу награды. Я здесь только за компанию с вами, а не из-за каких-то наград. Николас Мюррей Батлер, последний президент Университета Коламбии, по словам Х. Л. Менкена, получил больше почётных степеней медалей и всего такого прочего, чем кто-либо на планете. Менкен заметил, что всё, что осталось сделать – это завернуть его в лист золота и полировать до тех пор, пока солнце не ослепит само себя. Сегодня не первый раз, когда меня обвиняют в том, что я гуманист. Лет 25 назад, когда я преподавал в Университете Айовы, студент внезапно сказал мне: «Я слышал, вы – гуманист». А я ответил: «Да? А кто такой гуманист?» На что он сказал: «Это то, что я спрашиваю у вас. Разве вам не платят деньги за то, чтобы отвечать на такие вопросы?» Я заметил, что моё жалованье было достаточно скромным. А потом я назвал ему имена профессоров, которые делали намного большие деньги, чем делал я, и которые, кроме всего прочего, были докторами философских наук, кем я не являлся, и, чёрт возьми, не являюсь сейчас. Но это обвинение застряло у меня в горле. И пока я пытался его откашлять, чтобы взглянуть на него повнимательней, я вдруг подумал, а что если гуманист – это кто-то, кто сходит с ума по людям, кто – как Уилл Роджерс – ни разу не встретил кого-то, кто ему не понравился. Это описание ко мне не подходило. Зато подходило к моей собаке. Пса звали Сэнди, хотя он не был шотландцем. Он был венгерской овчаркой с лохматым лицом. Я – немец с лохматым лицом. Я повёл Сэнди в маленький зоопарк в городе Айова. Я думал, ему будет приятно поглазеть на буйволов, койотов, енотов, опоссумов, лис, волков – на всю эту диковинную живность. Сэнди – предполагал я – насладится новыми запахами, исходившими от этих животных; особенно от буйвола, в его случае вонь стоит убийственная. Однако все, кому Сэнди уделил внимание, были люди! Его хвост вилял всё время, что мы там пробыли. Как человек выглядел, и чем от него пахло – всё это для Сэнди не имело никакого значения. Это мог быть ребёнок. Это мог быть пьяница, который ненавидит собак. Это могла быть обворожительная как Мерлин Монро молодая женщина. Это мог быть Гитлер. Это могла быть Элеонор Рузвельт. Кто бы это ни был, Сэнди вилял хвостом. Я дисквалифицировал его как гуманиста, после того как прочёл в Энциклопедии «Британника», что гуманисты черпают вдохновение из Древней Греции Рима и эпохи Возрождения. Никакая собака, ни Рин-Тин-Тин, ни даже Лэсси никогда не были гуманистами. Кроме того, я выяснил, что гуманисты были поразительно постоянны в своих интересах и своем энтузиазме. Они, так сказать, не пытались смешивать в своих уравнениях Бога Всемогущего и то, что можно увидеть, услышать, почувствовать, обонять и попробовать на вкус здесь и сейчас. Сэнди же беззастенчиво поклонялся не только мне, но просто напросто любой персоне, как будто он или она были создателями вселенной и могли ей управлять. Просто он был слишком глуп, чтобы быть гуманистом. Сэр Исаак Ньютон, однако, полагал, что Бога Всемогущего имеет смысл воспринимать вместе со всем остальным происходящим в мире. Я не верю, что Бенджамин Франклин думал также. Чарльз Дарвин притворялся, что он так думает из-за своего положения в обществе. Но он был счастлив расстаться с этим притворством после своей поездки на Галапагосы. Это было всего 150 лет назад. Раз уж я упомянул Франклина, позволю себе сделать небольшое отступление и прояснить кое-что. Он был Франкмасоном, как были Вольтер, Фредерик Великий, а также Джефферсон и Мэдисон. Большинству из нас здесь, наверное, было бы приятно узнать, что такие великие деятели являются нашими духовными предками. Однако почему нельзя назвать таковыми эту компанию Франкмасонов? Может кто-нибудь после этого выступления, если вы, конечно, не возражаете, сказать мне, что не так с Франкмасонством? Вот как я это понимаю: Во времена Франклина, как и во времена Вольтера быть Франкмасоном значило быть антикатоликом. Причастие к Франкмасонству означало отлучение от Римской Католической Церкви. Католическое население этой страны росло очень быстро и быть антикатоликом в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне – по крайней мере, значило политическое самоубийство. Как, впрочем, и бизнес-самоубийство. Никто из моих настоящих кровных и генетических предков в этой стране – все иммигранты из Германии – не был, насколько я знаю, Франкмасоном, и я являюсь представителем четвёртого поколения Воннегутов, родившихся здесь. Однако перед Первой мировой войной многие из них были активными членами весьма уважаемых, но не Бог весть каких серьёзных организаций, вроде той, что называлась «Вольнодумцы». В этой комнате наверняка найдётся пара американцев, которые до сих пор называют себя так. Но «Вольнодумцы» больше не существует как организация в общепринятом смысле. Она исчезла потому, что по большей части состояла из американских немцев. И большинство американских немцев предусмотрительно решили, что во время Первой мировой войны будет целесообразно избавиться от всего, что могло отделить американских немцев от остального населения. Многие «Вольнодумцы» были ещё и немецкими евреями. Мой прадед Клеменс Воннегут, торговец-иммигрант из Мюнстера, стал «Вольнодумцем» после того, как прочёл Дарвина. В Индианаполисе есть школа, названная в его честь. Он был главой тамошнего школьного совета в течение многих лет. Поэтому гуманизм, который я представляю, наследником которого я являюсь, вырос не из Ренессанса или идеализированных дохристианских Греции и Рима. Он вырос из последних научных открытий, на них основывается мой метод поиска истины. Я в свое время пытался стать биохимиком, как пытался наш дорогой и безвременно ушедший брат Айзек Азимов. Он стал биохимиком, а у меня не было шансов. Он был умнее меня, мы оба это знали. Он теперь на небесах. Мои родные дед и отец были архитекторами. Они перестраивали реальность Индианаполиса с помощью тщательно измеренного количества материалов, чьё существование, в отличие от того же самого Бога Всемогущего, не могло быть поставлено под сомнение: дерево и сталь, песок и камень, медь, кирпичи. Мой единственный оставшийся в живых брат доктор Бернард Воннегут старше меня на восемь лет. Он физик-химик, и он всё думает и думает об электрических зарядах в грозовых облаках. Сейчас моему старшему брату, как и Айзеку Азимову в конце его жизни, приходится признавать, что плоды науки, попав в руки правительств, превратились в жестокие и бессмысленные инструменты уничтожения. Даже более жестокие, чем те, что использовала испанская инквизиция, Чингиз Хан, Иван Грозный и кое-кто из сбрендивших императоров Рима. Не исключая Элагабала. В его банкетном зале стоял железный бык, пустой внутри, с дверью, чтобы можно было попасть внутрь. Во рту быка было отверстие, чтобы оттуда мог выходить звук. Он запирал внутри быка людей, а потом разжигал костёр под его животом. Таким образом, гости могли развлечься звуками, которые издавал бык. Мы, современные люди, жарим людей заживо, отрываем им руки и ноги, или что угодно, используя самолёты или ракетные установки, или корабли, или артиллеристские батареи и не слышим их криков. Когда я был маленьким мальчиком в Индианаполисе, я был благодарен современности за то, что больше нет камер пыток, железных дев, испанских сапог и так далее. Но их сегодня ещё больше, чем было в Риме и во времена Средневековья. Не в этой стране, но где-то ещё, обычно, в странах, которых мы называем своими друзьями. Спросите организацию «Human Rights Watch»! Спросите «Amnesty International», если этого недостаточно. Не спрашивайте Государственный департамент США. Ужасы тех камер пыток – их способы убеждения – были серьёзно усовершенствованны, как военные инструменты были усовершенствованны с помощью науки: распространения электричества, детальное знание особенностей человеческой нервной системы и так далее. Напалм, между прочим, это подарок цивилизации от химического факультета Гарвардского университета. Так что наука пока – ещё один рукотворный бог, перед которым я, если только не пребываю в ироническом, сатирическом или «памфлетном» настроении, преклоняться не собираюсь. Англо-русский перевод - waltergun, 2007 г.

Почему моя собака - не гуманист.